Неточные совпадения
В
религиозном отношении он был также типичным крестьянином: никогда не думал о метафизических вопросах, о начале всех начал, о загробной жизни. Бог был для него, как и для Араго, гипотезой, в которой он до сих пор не встречал надобности. Ему никакого дела не было до того, каким образом начался мир, по Моисею или Дарвину, и дарвинизм, который так казался важен его сотоварищам, для него был такой же игрушкой
мысли, как и творение в 6 дней.
Так бывает и в жизни
религиозной, где слишком многие питаются чужим опытом и живут чисто словесной догматикой, и в жизни общественной, где заученные партийные лозунги, формулы и слова повторяются без всякого самостоятельного акта воли и
мысли.
Мысль не работает над новыми явлениями и темами, не проникает в конкретность мировой жизни, а упрощенно применяет свои старые схемы, свои сокращенные категории, социологические, моральные или
религиозные.
Этот аскетизм в отношении к
мысли и к идейному творчеству одинаково утверждался у нас и с точки зрения
религиозной и с точки зрения материалистической.
Мессианизм же
мыслим лишь на
религиозной почве, и обосновать его можно лишь мистически.
И мы имеем все основания полагать мировую миссию России в ее духовной жизни, в ее духовном, а не материальном универсализме, в ее пророческих предчувствиях новой жизни, которыми полна великая русская литература, русская
мысль и народная
религиозная жизнь.
В России с самых противоположных точек зрения проповедуется аскетическое воздержание от идейного творчества, от жизни
мысли, переходящей пределы утилитарно нужного для целей социальных, моральных или
религиозных.
Нам необходимо духовное освобождение от русского утилитаризма, порабощающего нашу
мысль, будет ли он
религиозным или материалистическим.
Такой мистицизм идет к отроческим чертам, к тому возрасту, где все еще тайна, все
религиозная мистерия, пробуждающаяся
мысль еще неясно светит из-за утреннего тумана, а туман еще не рассеян ни опытом, ни страстью.
Романская
мысль,
религиозная в самом отрицании, суеверная в сомнении, отвергающая одни авторитеты во имя других, редко погружалась далее, глубже in medias res [В самую сущность (лат.).] действительности, редко так диалектически смело и верно снимала с себя все путы, как в этой книге.
Мою же
мысль я начал называть
религиозным гуманизмом, гуманизмом тео-андрическим.
Я думаю, что беда была не в моей гордости, беда была в том, что я был недостоин высоты этого сна, что он соответствовал моим тайным
мыслям и моим мечтам, но не соответствовал силе моей
религиозной воли, моей способности к
религиозному действию.
Деятельность Религиозно-философской академии открылась моим публичным докладом на тему о
религиозном смысле русской революции, на котором были высказаны некоторые
мысли, чуждые эмиграции.
У меня всегда была большая чуткость ко всем направлениям и системам
мысли, особенно к тоталитарным, способность вживаться в них. Я с большой чуткостью мог вжиться в толстовство, буддизм, кантианство, марксизм, ницшеанство, штейнерианство, томизм, германскую мистику,
религиозную ортодоксию, экзистенциальную философию, но я ни с чем не мог слиться и оставался самим собой.
Я мог выражать лишь свою
мысль, лишь свое миросозерцание, свою
религиозную философию, на которых отпечатлелись резко индивидуальные черты.
Его отношение к русской
мысли было трогательно, он раздирался между К. Бартом и русской
религиозной философией.
Это была эпоха пробуждения в России самостоятельной философской
мысли, расцвета поэзии и обострения эстетической чувствительности,
религиозного беспокойства и искания, интереса к мистике и оккультизму.
За это мне прощали «гностические», как любили говорить, уклоны моей
религиозной философии, мои недостаточно ортодоксальные
мысли о свободе и творчестве человека.
По своей
религиозной и философской антропологии он интереснее Вл. Соловьева, но в нем, конечно, нет универсализма последнего, нет размаха
мысли, нет такой сложности личности.
Единственный иерарх Церкви, представляющий некоторый интерес в области
мысли, архиепископ Иннокентий, принадлежит скорее
религиозной философии, чем богословию.
К. Леонтьев — один из самых замечательных у нас людей, в нем подкупает смелость, искренность и радикализм
мысли, его
религиозная судьба волнует.
Взятая в целом, западная
мысль имеет бесспорно большее значение для решения проблемы
религиозной антропологии и
религиозной космологии.
Русская
мысль по своей интенсии была слишком тоталитарной, она не могла оставаться отвлеченно-философской, она хотела быть в то же время
религиозной и социальной, в ней был силен моральный пафос.
Но оригинальной особенностью русской
религиозной и философской
мысли нужно признать ее тоталитарный характер, ее искание целостности.
Но в нем не было глубоких
религиозных идей, — идей, выношенных в русской
мысли.
Проблема столкновения личности и мировой гармонии. Отношение к действительности. Значение Гегеля в истории русской
мысли. Бунт Белинского. Предвосхищение Достоевского. Проблема теодицеи. Подпольный человек. Гоголь и Белинский. Индивидуалистический социализм Белинского.
Религиозная драма Гоголя. Письмо Белинского Гоголю. Мессианство русской поэзии: Тютчев, Лермонтов.
Но был и возврат к традициям русской
мысли XIX в., к
религиозному содержанию русской литературы, к Хомякову, к Достоевскому и Вл. Соловьеву.
Но русская
религиозная философия находила себя и определяла себя по противоположению западной
мысли.
Он влиял на русскую философскую,
религиозную и социальную
мысль.
Русская религиозно-философская
мысль ставила по-иному проблему
религиозной антропологии, чем католическая и протестантская антропология, и она идет дальше антропологии патристической и схоластической, в ней сильнее человечность.
Религиозная вера лежит в основе и всякой цивилизации, и всего пути истории, и философской
мысли.
Поразительно, что на Соборе 17-го года, который стал возможен только благодаря революции, не обнаружилось никакого интереса к
религиозным проблемам, мучившим русскую
мысль XIX и начала XX в.
Уже в XX в. от богатой, разнообразной, часто противоречивой
мысли Вл. Соловьева пошли разные течения —
религиозная философия С. Булгакова и кн. Е. Трубецкого, философия всеединства С. Франка, символизм А. Блока, А. Белого, Вяч.
В русской философской
мысли будут преобладать мотивы
религиозные, моральные и социальные.
Русская
религиозная философия пробудилась от долгого сна
мысли вследствие толчков, полученных от германской философии, главным образом от Шеллинга и Гегеля.
Когда в XIX в. в России народилась философская
мысль, то она стала, по преимуществу,
религиозной, моральной и социальной.
Митрополит Филарет был очень талантливый человек, но для
религиозной философии он совсем неинтересен, у него не было в этой области своих интересных
мыслей.
Но их подмена веры знанием, их неспособность к волевому подвигу веры вела к
религиозному бессилию и бесплодию, к блужданию по пустыням собственной
мысли и собственного воображения.
«Я, кажется, не забывал молиться утром и вечером, так за что же я страдаю?» Положительно могу сказать, что первый шаг к
религиозным сомнениям, тревожившим меня во время отрочества, был сделан мною теперь, не потому, чтобы несчастие побудило меня к ропоту и неверию, но потому, что
мысль о несправедливости провидения, пришедшая мне в голову в эту пору совершенного душевного расстройства и суточного уединения, как дурное зерно, после дождя упавшее на рыхлую землю, с быстротой стало разрастаться и пускать корни.
Каковы бы ни были образ
мыслей и степень образования человека нашего времени, будь он образованный либерал какого бы то ни было оттенка, будь он философ какого бы то ни было толка, будь он научный человек, экономист какой бы то ни было школы, будь он необразованный, даже
религиозный человек какого бы то ни было исповедания, — всякий человек нашего времени знает, что люди все имеют одинаковые права на жизнь и блага мира, что одни люди не лучше и не хуже других, что все люди равны.
Понятно, чту за
мысли могли внушать эти две стоящие ночью у трубы фигуры, вокруг которых работали мечтательное суеверие, медицинская поэзия,
религиозный бред и недоумение…
Люди говорят о нравственном и
религиозном учении и о совести, как о двух раздельных руководителях человека. В действительности же есть только один руководитель — совесть, то есть сознание того голоса бога, который живет в нас. Голос этот несомненно решает для каждого человека, что ему должно и чего не должно делать. И этот голос всегда может быть вызван в себе всяким человеком усилием
мысли.
В нем действительно не дается еще ответа на
религиозную проблему общественности, в которой речь идет столько же о равенстве, сколько и об иерархическом различии человечества, или, иначе выражая ту же
мысль, не только о духовном, но и о душевном человеке, в состав которого входит и его мистическая органичность.
Миф возникает из
религиозного переживания, почему и мифотворчество предполагает не отвлеченное напряжение
мысли, но некоторый выход из себя в область бытия божественного, некое богодейство, — другими словами, миф имеет теургическое происхождение и теургическое значение [По определению В. С. Соловьева, задача «свободной теургии» — «осуществление человеком божественных сил в самом реальном бытии природы» (Соловьев В. С. Соч.
Другие отвергают догмат во имя
религиозного целомудрия: им кажется, что выраженная в догматической формуле вера не есть уже вера, как и «
мысль изреченная есть ложь» [Цитата из стихотворения Ф. И. Тютчева «Silentium!» (1830) (Тютчев Ф. И. Соч...
Пример подобного отношения являет тот же Кант, который в число своих систематически распланированных критик, по
мысли его, имеющих обследовать все основные направления и исчерпать все содержание сознания, не включил, однако, особой «критики силы
религиозного суждения», между тем как известно, что трансцендентальная характеристика религии запрятана у него во все три его критики [Нам могут возразить, что таковая четвертая критика у Канта в действительности имеется, это именно трактат «Die Religion innerhalb der blossen Vernunft» (написанный в 1793 году, т. е. уже после всех критик), в наибольшей степени дающий ему право на титул «философа протестантизма».
Согласно основной
мысли Ричля, к области религии принадлежат только «ценности», установляемые «суждениями о ценности», причем этот
религиозный прагматизм соединяется с весьма скептическим отношением к догмату, почитая его «метафизикой», воспрещенной Кантом.
Быть может, более соответствует его высокому
религиозному духу такая
мысль: воскресение мертвых есть акт богочеловеческий, требующий соединения божественной благодати и человеческого действия, и, признавая вполне божественную сторону воскрешения, человек должен проявить в нем участие своим встречным усилием, собственным стремлением к воскрешению.
Религиозное переживание, в своей полноте потрясающее все наше существо, а не одну только мыслительную его природу, неизбежно проходит и чрез
мысль, стремится выразиться в слове.
Булгаков по поводу имясловия написал статью «Афонское дело» (Русская
мысль. 1913. № 9), а позднее (в 1920 г.) монографию «Философия имени» (Париж, 1953).], помимо общего своего богословского смысла, является в некотором роде трансцендентальным условием молитвы, конституирующим возможность
религиозного опыта.